Василий Лебедев - Золотое руно [Повести и рассказы]

— Да, конечно…

«Теперь у дома ее не оставишь, на скамеечку у парадного не посадишь», — подумалось мне.

Вот и догулялся.

Я взглянул на Олю. Теперь ее лицо, не заплаканное и не напряженное недоверием, но уже оттаявшее и доверчивое, стало еще лучше, и голос стал увереннее, многообразнее в интонациях, не утратив поразившего меня «легкого дыханья». Нет, можно ли сожалеть о чем-то, когда рядом такое созданье!

— Вы знаете, если бы я вышла сейчас замуж, это был бы тот самый брак по расчету, о котором я только читала в книгах.

— Браки по расчету и сейчас бывают, но они тоже различны по своим мотивам. Очень различны. Одни имеют чисто эгоистическую основу, другие…

— А другие?

— Другие похожи на жертвы. Помнится, года два-три назад одна студентка из Скандинавии, учившаяся в нашем университете, поделилась со мной своим сомнением — мы подружились, когда я помог ей найти утерянную из библиотеки уникальную книгу, — сомнением насчет замужества. Случай, надо сказать, куда более серьезный, чем ваш. Ее отец, крупный инженер, погиб в порту при погрузке судна. Мать вынуждена была пойти на тяжелую, черную работу, чтобы дочь могла получить образование. И вот Кристина — так звали ее — терзалась: она любила рабочего парня из ее города, а тут сделал предложение очень состоятельный коммерсант. Мысль о матери не давала ей покоя: ведь богатый муж мог всех их обеспечить, но… нелюбимый муж…

— И как же она сейчас?

— Мне тоже интересно было бы это узнать. Если случится быть в той стране и в том городе — не поленюсь, узнаю…

— Да, конечно, она вышла за богатого! Они все там такие: любят роскошь! — строго осудила Оля Кристину.

— Ой, не-ет, далеко не все, Оля. Хорошо, что не все…

— А что вы вздохнули?

— Как ответить? Была у меня встреча с человеком непростой, хотя, быть может, и не броской судьбы. Было это в Греции несколько лет назад… На столе у меня — вы увидите — стоит небольшой сувенир. Штурманское колесо — символ древнего занятия греков, мореплавания. Прелестная вещица… На верхней ручке колеса сидит сова — символ мудрости, а внутри, как раз под совой, укреплен корабельный колокол из желтой меди, и под ним лежит трезубец Посейдона. При надобности можно взять трезубец и позвонить в колокол. Это подарок гречанки, перед которой я все еще в долгу.

— Что за долг. — насторожилась Оля. Она нахмурилась было, но ее гладкий лоб не могла стянуть ни одна морщина, только еле приметная трогательная тень.

— Дело в том, что она открыла мне великую тайну…

— Тайну?

— Да. Тайну золотого руна.

— Золотого руна? Я слышала… в школе… Я помню! Это ездили за ним в древности из Греции на Кавказ! Это из-за него, кажется, была Троянская война.

— Нет, Троянская война из-за женщины началась. Из-за прекрасной Елены, дочери Зевса и Леды. Красавица жила в Спарте, а похититель увез ее в Трою…

— А золотое руно — это же овечья шкура? — полувопросительно утверждала Оля.

— Да, шкура волшебного золотого барашка, на котором улетели по воле богини облаков ее дети — мальчик и девочка, — спасаясь от смерти, что уготовила им злая мачеха. Барашек должен был унести их на край света, в благословенную страну Колхиду, но долететь туда суждено было только мальчику, а девочка упала с высоты в море и утонула. Ее звали Гелла, и наше Черное море, до того как его назвали греки-торговцы Евксинским, называлось морем Геллы. Пленительные легенды!

— Я не помню, что же там было с руном?

— А было следующее. Барашка царь Колхиды заколол, а его золотую шкуру повесил в роще за дворцом, поставив в охрану чудовищного дракона. За этой золотой шкурой — за руном — и отправились аргонавты. Было крайне необходимо — вернуть золотое руно в Грецию, потому что оно приносило достаток и счастье той земле, где находилось. Так утверждала легенда об аргонавтах. Руно, вы помните, должно быть, из уроков истории, герой Ясон вернул на родину, но осталось загадкой, где он его спрятал. Уже перед смертью Ясон хотел сообщить людям тайну золотого руна, однако не успел: упала подгнившая корма и убила несчастного Ясона. Судьба мстила ему за измену жене, за нарушение воли богов… Сейчас золотое руно принадлежит как бы всему человечеству, но где оно?

Оля шлепала уже по асфальту двора.

— И гречанка вам рассказала, где оно, — улыбнулась она. — Я хочу посмотреть колесо аргонавтов!

«О, великий Посейдон! Отгони от меня большеротую и длинноухую богиню глупости Атэ! Не подыми бурю в моей квартире!»

— Одну минуту, Оля. Я, кажется, забыл ключ… Точно! Одну минуту…

— А позвонить? — наивно спросила она.

— Зачем звонить? Лишнее беспокойство.

С этими словами я достал из кармана обломок расчески, сунул его в то место, где хорошо просматривалось в притворе расшатанное гнездо механизма, и легко отвел личину французского замка.

— Прошу! — страстным шепотом сказал я и пропустил вперед черноногую гостью из белой ночи. — Пожалуйста, сюда! Вот ванная… сейчас свет… вот так, а вот полотенце для ног. Да оставьте вы свои босоножки! Нет-нет, мне нужна только порванная.

Я, кажется, немного разволновался, но когда из ванной послышались робкие всплески воды, а на газовой горелке уже стоял чайник, я попытался философски взглянуть на сложившуюся ситуацию: жизнь, мол, короткая загадка, зато семь верст правды в ней, — и на всякий случай поплотнее притворил дверь в комнату, где спала жена. Но — удивительное дело! — это наивное существо, что сейчас по-мышиному тихо плескалось в ванной, излучало столько спокойствия, порядочности, столько необоримой силы добра и уверенности в своей праведности, что не будь даже этой удивительной белой ночи, мир все равно показался бы светлым и чистым, напрасные сомнения рассеялись бы сами собой, а двусмысленности и вовсе не выжили бы рядом с моей гостьей.

— А вот и я!

— Прекрасно! — все так же тихо отозвался я и больше жестом, чем словами, сказал: — В комнату! Куда вы?! Налево!

Я оттянул ее за локоть уже с порога комнаты, куда входить ей все же не следовало.

Она послушно повернулась и вошла в мою комнату. Ни книги, ни что-либо другое не заинтересовало ее, она сразу же увидела подарок гречанки на верхней полке бюро и завороженно остановилась перед ним, прижав ладони к груди.

«Можно?» — спросила она только глазами.

Я кивнул.

Она протянула руку и взяла в свои пальцы миниатюрный трезубец Посейдона. Я ушел на кухню Заварил чай, слышал, как несколько раз тонко звякнул медный колоколец — не удержалась, позвонила. «Если ударит сильней, то достукается…» — опять тревожно подумалось мне. И в самом деле, войди сейчас моя милая жена, я бы не нашел никаких слов для объяснения, ну просто никаких, и на пальцах тоже много не объяснишь. Поэтому, когда я принес чай в комнату, то сказал как можно мягче:

— Пейте, Оля, и немного отдохните, пока я чиню вашу босоножку.

— Хорошо, — кротко ответила она.

Я отправился на кухню и, притворяя дверь, увидел, как она не расстается с трезубцем и даже стала размешивать им сахар в чашке, — он как раз был в ложку величиной. «Скоро, должно быть, девятнадцать, а как ребенок», — покачал я головой и пошел рыться в ящиках: босоножку надо было чем-то зашивать.

Около получаса пришлось возиться с оторванным ремешком, и все это время из моей комнаты не слышно было ни звука. Работал я медленно — сказывался час ночи, мысли текли вольно, почти бесконтрольно. И вспомнился мне опять мой племянник, его самоистязание во имя вздорной девчонки. Хоть бы показал когда, может, действительно это одна из тех, за которую, как говорится, — на плаху и в тюрьму? Однако нынешние племянники — народ скрытный, они скорей покажут вам свой затылок при разговоре, чем девушку до свадьбы, разве что случайно, при неожиданной встрече, порскнет какая-нибудь нимфа с лестницы во двор, но тут разве разглядишь! А хотелось бы не только разглядеть, но и поговорить. Пусть бы она вошла в дом, и тут многое открылось бы. Мудрец сказал: истинную богиню видно по поступи… А если она еще заговорит… Понятно, что есть святое таинство любви, как у птиц тайна гнезда, но чтобы иметь это таинство, надо, по самой крайней мере, иметь хоть мало-мальски человеческое чувство. А что же это за чувство, если оно громоздится на четырехколесном катафалке с отравляющим все вокруг мотором-рыгаловкой, и все это призрачное счастье — несколько центнеров ортодоксально скроенного, отлитого и не всегда честно пригнанного железа? Не знаю, не знаю. В этом мире происходит что-то, и я, очевидно, не одинок среди тех, кто хочет понять это «что-то», отыскать ему какой-то противовес.

Босоножка была готова в тот самый час, когда белая ночь переламывается на межзорье. В это время, когда одна заря честно передает эстафету другой, новой, небосвод становится все светлей и светлей, будто очищается от туманной поволоки, и пусть далеко еще до первых автобусов, до шороха дворницкой метлы, но уже выдремались голуби и воробьи, залоснилась орошенная листва на тополях, и сами они — вместе с ненужными сейчас фонарями, стенами домов, автомобилями около них — уже нежатся в розовом свете народившегося дня.